Между тем назначенный с русской стороны комиссаром Игнатий Рудаковский писал императору, что римский клир усильно хочет воспротивиться порученной ему комиссии; говорят, будто это новость, чрезвычайно вредная государству, и русский государь хочет самовластно повелевать в государстве вольном. "Римский клир, - писал Рудаковский, - всячески будет стараться, как бы мне повредить или обнести меня у двора вашего величества, ибо, видя мое неусыпное старание, предполагает, что если я буду жить в Литве, то все их надежды на превращение православных в унию исчезнут; может быть, и наших заставят мне вредить, особенно тех, которые противны вере нашей благочестивой. У всех римлян то намерение, чтобы небольшим удовлетворением ваших требований усыпить двор вашего величества и тем удобнее впоследствии искоренять греческое исповедание в здешних краях". Король писал Петру, что назначит требуемую комиссию; по жалобе пинских монахов на захвачение православных монастырей и церквей в унию поведено было дело в суде и состоялся приговор о возвращении отнятых церквей и монастырей православным, несмотря на сильное сопротивление католического духовенства.
Этим неслыханным прежде в Польше делом закончился 1722 год. В начале 1723 года король Август уехал из Варшавы в Дрезден. Долгорукий отправился за ним и в Бреславле виделся с королевичем Константином, сыном бывшего короля Яна Собеского, объявил ему волю императора и внушал ему, чтобы королевич в потребное время старался о своих интересах, т. е. о получении польского престола; Константин отвечал, что в Польше всего более надеется на фамилию князей Вишневецких, и с покорностию поручал себя покровительству императора. А между тем в Саксонии и Польше людей, враждебных России, радовали вести, что Турция непременно объявит войну России, если Петр не откажется от своих персидских завоеваний. Флеминг нарочно показал Долгорукому письмо коронного гетмана Синявского, который писал, что турки непременно объявят войну России, причем и Швеция с Англиею и Данией соединят против нее свои флоты; так как, по мнению Синявского, русские войска пойдут через Польшу, то гетман требовал созвания чрезвычайного сейма для изыскания средств, как бы воспрепятствовать этому. "При дворе русском, - говорил Флеминг, - имеют обыкновение упрекать саксонских министров в недоброжелательстве; но теперь видите, как доброжелательны к вам поляки!" Тут же Флеминг сообщил слух, будто во время прошлого сейма прусский посланник Шверин дал Долгорукому на расход три тысячи червонных. "Я этих денег у Шверина не требовал и не получал", - отвечал Долгорукий, а императору написал: "Очень меня удивляет, что господа министры прусские, резидующие при польском дворе, не могут ничего секретно делать, ибо все их поступки здешнему двору известны". По счету издержкам сеймовым, представленному Долгоруким своему двору, выходит, что у Шверина взято было только две тысячи червонных; роздано было 2590 червонных, из них 800 - гетману литовскому Денгофу, остальные - послам сеймовым.
Между тем Рудаковский действовал в Западной России. В Пинске он с торжеством привел в исполнение декрет королевский о возвращении православным церквей их, отданных униатам; тщетно ксендзы и униаты вопили, как бесноватые: "Нам беда! Нам грозит смерть! Лучше бы нам было видеть в этих церквах турок или жидов, чем проклятых схизматиков!" Тщетно католический епископ луцкий грозил проклятием всем католикам, которые присутствовали при отобрании церквей, желая этим возбудить католиков против православных: никто не двинулся. В Минске Рудаковский спас одного мещанина, которого насильно обратили в католицизм и когда он возвратился к отцовской вере, то хотели сжечь. Приехавши в Могилев и осмотревшись, Рудаковский написал Петру: "Для прекращения здешних гонений на церковь восточную два способа легких: первый способ - шляхтича Соколинского, как самого свирепого гонителя церкви восточной, живущего в двух милях от русской границы, схватить и увезти в Россию под предлогом, что титулуется незаконно архиепископом смоленским и северским. Второй способ - схватить и вывесть в Россию Линдорфа, старосту Мстиславского, живущего также на границе, под предлогом, что в прошлых годах грабил казну вашего величества близ Борисова; от этих тяжких гонителей церковь восточная не иначе может освободиться; другие же, увидав это, все скроются, и исчезнет память их с шумом; покричат поляки, по обычаю своему, и тотчас же замолчат. А если таким пугалом не постращать, то трудно будет с ними справляться; так и теперь в Пинске я отобрал церкви, а за убытки и разорение где взять? Обратиться в Рим, где правды нет? Легче выпить воду в море, чем найти справедливость в Риме. Мы будем искать своего судом, а враги церкви в других местах будут грабить, и делу конца не будет; а когда эти две особы будут схвачены, то сейчас прекратятся все обиды. А что епископ белорусский вашему величеству доносил о гонениях на церковь восточную, то все правда, разве что забыл написать". Но в то время как Рудаковский предлагал эти меры против гонителей восточной церкви, он сам и вместе с епископом белорусским подверглись страшному оскорблению от своих православных монахов. Епископ князь Четвертинский пригласил Рудаковского ехать вместе в Кутеинский монастырь близ Орши для освидетельствования жизни тамошних монахов, о которых донесено было много нехорошего. Но монахи встретили епископа тем, что начали бить людей его, и когда он велел отдать зачинщиков бунта под стражу, то игумен вскочил на лошадь, прискакал в город Оршу, велел бить в набат и всполошил множество шляхты и черни, крича, что воры и разбойники напали на монастырь. Толпа с криками "Бей, руби москалей и попа-схизматика!" бросилась на епископа и Рудаковского, избила их, ограбила и держала под стражею, пока не вступилось в дело местное начальство. Донося императору об этой "трагедии", Рудаковский писал: "Во всем виноваты русские архиереи, которые своими благословительными грамотами вмешиваются в эту епархию, освобождая посвященных ими здешних иеромонахов от подчинения епископу белорусскому. Можно ли епископу ростовскому вмешиваться в епархию киевскую и архиепископу киевскому в епархию новгородскую? Это не позволяется, только в одну епархию белорусскую чуть ли не все епископы вмешиваются и тянут к себе благословительными листами; а чрез это гинет здесь вера наша православная, ибо монахи, имея благословительные листы, живут непотребно в пьянстве и всяком разврате, а когда епископ белорусский захочет их смирить, то они объявляют, что зависят от киевского архиерея, и своею бездельною жизнию возбуждают только насмешки врагов церкви, которые были в большом страхе после отобрания церквей в Пинске, а теперь подняли головы. Повели, государь, чтоб киевский архиерей не вмешивался в эту епархию и чтоб св. Синод все прежде данные благословительные грамоты уничтожил; истинно, государь, здесь и без этих благословительных грамот тошно, ибо все единодушно желают веру благочестивую искоренить, и православные находятся в более унизительном положении, чем жиды, а благословительные листы собственных детей против пастыря своего поднимают, и в несогласии вера наша гинет. Епископ князь Четвертинский слезно просит ваше величество, чтоб вы позволили ему зависеть единственно от св. Синода".