Правительственная деятельность последних лет царствования Александра находилась под влиянием этого сложного и странного настроения имп. Александра и потому отличалась отсутствием внутренней цельности: она характеризуется уже не двойственностью и неопределенностью, а прямыми противоречиями. Победа над Наполеоном привела Европу к "Священному Союзу". Исправив карту Европы, приведенную в беспорядок революцией и Наполеоном, и распределив вознаграждение держав на Венском конгрессе, главенствующие монархи связали себя актом "Священного Союза", который был попыткой приложить к политике принципы христианства. Почин в этом деле принадлежал Александру и вышел из его мистического настроения. Акт "Священного Союза" (14 сентября 1815 г.) говорил о том, что союзные монархи решились весь порядок взаимных своих отношений "подчинить высоким истинам, внушаемым вечным законом Бога Спасителя", и в политических отношениях "руководствоваться не иными какими-либо правилами как заповедями сея святыя веры, заповедями любви, правды и мира". Взаимно обязались они пребывать в вечном мире и всегда "подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь", а подданными своими управлять, "как отцы семейств", в том же духе братства. Императором Александром при составлении этого акта руководил высокий религиозный порыв и искреннее желание внести в политическую жизнь умиротворенной Европы начала христианской любви и правды. Но союзники Александра, в особенности австрийские дипломаты (с Меттернихом во главе), воспользовались новым союзом в практических целях. Обязанность государей всегда и везде помогать друг другу была истолкована так, что союзные государи должны вмешиваться во внутренние дела отдельных государств и поддерживать в них законный порядок. Обычай "вмешательства" был укреплен на тех конгрессах, которые созывались после Венского (в 1818—1822 гг. в городах Ахене, Троппау, Лейбахе и Вероне) и имели целью полюбовное разрешение разных международных дел по принципам "Священного Союза". Собравшиеся на этих конгрессах государи и их дипломаты обсуждали, между прочим, внутренние замешательства, происходившие в государствах всех трех южных полуостровов Европы, и пришли к тому решению, чтобы вооруженной силой вмешаться в дела Италии и Испании и поддержать там законные правительства против народных восстаний. Во имя идей "Священного Союза" происходило подавление всякого национального движения и поддержка непопулярных и недостойных правителей. Даже восстание греков-христиан против притеснений турок вначале рассматривалось как недозволительный бунт подданных против законного государя. Император Александр видел в этом восстании "революционный признак времени" и не считал себя вправе заступиться за угнетенных единоверцев. Такая деятельность "Священного Союза" (его прямолинейный легитимизм и принцип вмешательства) восстановили против него европейское общество, и союз получил славу реакционной силы, противной всякому движению вперед. Благородная мысль императора Александра на практике выродилась в несоответственные ей формы, потому что Александр допустил во всем акте "Священного Союза" смешение идей совершенно различных порядков. Он надеялся подчинить право и политику велениям морали и религии, а на деле политика в ловких руках Меттерниха обратила мораль и религию в практическое средство к достижению реакционных целей. Стоявший во главе союза Александр, казалось, стал и во главе европейской реакции. Но в то же время он насаждал в новом Царстве Польском конституционный порядок, а в 1818—1819 гг. поручил Новосильцеву воскресить проект Сперанского. Новосильцев составил "Уставную грамоту", но она, как и при Сперанском, не получила санкции, а вновь устроенный либеральный порядок в Польше и Финляндии не был пущен полным ходом. Борьба противоположных принципов в действиях Александра была здесь очевидна, но необъяснима. Необъяснимым казался и прием внутреннего управления. Не оставивший еще мысли об "Уставной грамоте" Александр на деле далеко отошел от настроений молодых лет. Он остыл и стал равнодушен к внутренним делам и вопросам гражданского управления; текущую административную работу он возложил на графа Аракчеева и вполне доверился этому неизменному своему любимцу, с которым его еще в юности связывали какие-то таинственные, историками еще не разгаданные, нити. Аракчеев превратился во временщика и возбудил к себе общую ненависть не только несносной кичливостью и мелким злопамятством, но и общим приемом управления, невежественным, грубым и жестоким, являвшим собой безобразную реакцию по отношению ко всему тому, что прельщало общество в первые годы правления Александра. Люди разных положений и направлений одинаково осуждали Аракчеева, называя его "проклятым змеем", "извергом", "вреднейшим человеком в России", но никто не мог с ним бороться. Настал тяжелый режим, напоминавший предыдущее царствование, в особенности тем, что на первом плане стали внешние мелочи военно-казарменного быта и знаменитый вопрос об устройстве военных поселений. Целая треть русской армии была переведена в новые условия быта поселенных войск. Условия эти сводились к тому, чтобы устроить войска, не отрывая солдат в мирное время от их семей и хозяйства, и облегчить государственную казну, возложив расходы по продовольствию войск на тот самый округ, в коем войска поселены. Жители местностей, назначенных для водворения войск, зачислялись в "военные поселяне" и подчинялись военному управлению, а сыновья их зачислялись в "кантонисты" и служили для пополнения войск. При Аракчееве были созданы поселения в губерниях Новгородской, Могилевской. Слободско-Украинской, Херсонской и Екатеринославской. При большом своем развитии поселения представляли собой сложную и крупную реформу, ломавшую быт значительной части населения, возбуждавшую серьезное неудовольствие подпавших реформе лиц. Столь же явное несочувствие со стороны общества вызывали попытки (по выражению Карамзина) "мирское просвещение сделать христианским", которые находились в прямом соотношении с мистическим настроением самого Александра. Религиозный экстаз государя содействовал успехам в русском обществе искреннего и лицемерного мистицизма, истинного благочестия и показного ханжества. Трудно тогда было разобраться в том, кто лицемерит из-за карьеры, а кто искренен в делах веры и церкви; но большое число явных и неопрятных "лицемеров" сильно компрометировало те меры, которыми Александр и его министр "духовных дел и народного просвещения" кн. А. Н. Голицын думали поднять истинное благочестие в России. В соединении с господством Аракчеева все эти меры производили на общество впечатление самой решительной реакции, и даже консервативный Карамзин не скрывал своего отвращения от возобладавших тогда тенденций.