Мы окончили наш обзор преобразовательной деятельности Петра. Она касалась всех сторон общественной жизни и всех классов московского общества. Поэтому люди всех направлений и положений почувствовали реформу Петра и, задетые ею, так или иначе высказывали свое отношение и к преобразованию, и к преобразователю. Отношение это было разнообразно. Не все понимали, к чему стремился Петр, не все могли сознательно отнестись к преобразованиям. Массе реформы казались странным, ненужным и непонятным делом. Народ не мог уловить в деятельности Петра исторической традиции, какую видим теперь мы, и поэтому считал реформу не национальной и приписывал ее личному капризу своего царя. Однако много отдельных лиц, не только из высших слоев общества, но и из народной массы, умели сочувствовать Петру вполне или отчасти. Эти люди являлись деятельными сотрудниками государя и апологетами его преобразований. Так, в эпоху Петра образовалось в его государстве две стороны людей: противников и сторонников реформы.
Противников реформы мы уже отметили, когда говорили о первых шагах преобразований. В 1698 г. стрелецкий розыск и резкие нововведения Петра по возвращении из-за границы сразу возбудили внимание народа, который был удивлен и жестокостью государя, и его немецкими еретическими замашками. В обществе пошли оживленные толки, о которых мы знаем довольно из дел Тайного приказа (Преображенского), занимавшегося следствиями политического характера. В Москве и в областях роптали на Петра за то, что "бороды бреет и с немцами водится и вера стала немецкая". По мнению многих, Петр обасурманился, "ожидовился"; за близость к немцам и расположение Петра к девице Монс, знакомой ему через Лефорта, в народе звали Петра "Лефортовым зятем". Соображая, "чего ждать от басурмана", не удивлялись, что Петр оказался жестоким в стрелецком розыске. Однако проявление этой жестокости поражало народное воображение; даже бабы говорили между собой, что "котораго дня государь и князь Ромодановский крови изопьют, того дня и те часы они веселы, а котораго дня не изопьют, и того дня им хлеб не естся". Позже, когда с началом шведской войны очень усилились подати и повинности, происходили частые рекрутские наборы и служба дворян стала тяжелей, это напряжение государственных сил объяснили не политическими потребностями, а личным капризом и жестокостью Петра. Ему желали смерти, потому что думали: "Как бы Петра убили, так бы и служба минула и черни бы легче было". Но Петр жил и требовал от народа усиленного труда. Не привыкшие к такому труду с отчаянием восклицали: "Мироед, весь мир переел. На него, кутилку, переводу нет, только переводит добрыя головы". Петр казался врагом, "он дворян всех выволок на службу, крестьян разорил с домами", побрал их в солдаты, а жен их "осиротил и заставил плакать век". "Если он станет долго жить, он и всех нас переведет", — говорили в народе.
Таким образом, личность Петра и его культурные вкусы и политическая деятельность были не поняты массой и возбуждали неудовольствие. Не понимая происходящего, все недовольные с недоумением ставили себе вопрос о Петре: "Какой он царь?" — и не находили сразу ответа. Поведение Петра, для массы загадочное, ничем не похожее на старый традиционный чин жизни московских государей, приводило к другому вопросу: "Никак в нашем царстве государя нет?" И многие решались утверждать о Петре, что "это не государь, что ныне владеет". Дойдя до этой страшной догадки, народная фантазия принялась усиленно работать, чтобы ответить себе, кто же такой Петр или тот, "кто ныне владеет?"
Уже в первые годы XVIII в. появилось несколько ответов. Заграничная поездка Петра дала предлог к одному ответу; "немецкие" привычки Петра создали другой. На почве религиозного консерватизма вырос третий ответ, столь же легендарный, как и первые два. Во-первых, стали рассказывать, что Петр во время поездки за границу был пленен в Швеции и там "закладен в столб", а на Русь выпущен вместо него царствовать немчин, который и владеет царством, Вариантами к этой легенде служили рассказы о том, что Петр в Швеции не закладен в столб, а посажен в бочку и пушен в море. Существовал рассказ и такой, что в бочке погиб за Петра верный стрелец, а Петр жив, скоро вернется на Русь и прогонит самозванца-немчина. Во-вторых, ходила в народе легенда о том, будто Петр родился от "немки беззаконной", он "замененный". И как царица Наталья Кирилловна стала отходить с сего света и в то число говорила: "Ты, де, не сын мой, замененный". На чем основывалось такое объяснение происхождения Петра, высказывали наивно сами рассказчики легенды: "Велит носить немецкое платье — знатно, что родился от немки". В-третьих, наконец, в среде, кажется, раскольничьей, выросло убеждение, что Петр антихрист, потому что гонит православие, "разрушает веру христианскую". Получив широкое распространение в темной массе народа, все эти легенды спутывались, варьировались без конца и соединялись в одно определение Петра: "Он не государь — латыш; поста никакого не имеет; он льстец, антихрист, рожден от нечистой девицы".